Вспоминает Б.М. Кирьяков, бывший адьютант старший (впоследствии — командир) 1-го батальона 1287-го стрелкового полка 110 стрелковой дивизии.

Под натиском превосходящих сил противника подразделения полка начали отход в сторону Наро-Фоминска.

Командир батальона капитан С. А. Латышев приказал мне возглавить наспех собранную из бойцов разных подразделений полуроту и прикрыть отход основных сил полка. Задачу мы выполнили, подразделения полка оторвались от противника настолько далеко, что мы с ними на несколько дней потеряли связь. Полурота понесла ощутимые потери, но занятые позиции удержала. Фашисты отказались от лобовых атак именно в тот момент, когда у нас почти не осталось боеприпасов. Мы были рады передышке, используя ее, равномерно распределили остатки боеприпасов между бойцами, наполнили патронами диски двух ручных пулеметов.

Не имея связи с полком, продовольствия, боеприпасов для серьезного боя, опасаясь оказаться в полном окружении, я приказал готовить людей к скрытому отходу по «коридору», еще не занятому фашистами. После того как все оставшиеся в живых бойцы были собраны, подразделение начало скрытно двигаться вдоль дороги по направлению к Наро-Фоминску. На подходах к дер. Котово нас обнаружили немцы. Под сильным ружейно-пулеметным огнем, потеряв несколько человек, мы с трудом пробились в район огневых позиций нашей артиллерии, находившихся на высотах перед Наро-Фоминском. Артиллеристы не знали, где находился 1287-й стрелковый полк. Я зашел в здание школы, в котором располагался штаб обороны г. Наро-Фоминска, начал заглядывать в приоткрытые двери помещений на первом этаже. В одном из помещений увидел высокий полированный прилавок с раздвижными дверцами, одна из которых была закрыта не полностью, и там виднелись пшеничные булки. Забрав хлеб без всякого разрешения из расчета полбулки на человека, накормил людей, после чего подразделение двинулось на поиски полка.

Вскоре мы нашли мелкие подразделения нашего полка, стоящие в обороне на северо-западной окраине Наро-Фоминска, и примкнули к ним. Немцы под прикрытием танков и огня артиллерии продолжали наступать. Ожесточенный бой нередко переходил в рукопашные схватки. Мы несли большие потери. Однако сопротивление обороняющихся в этом районе было более упорным, чем в других. Полк отходил первоначально на восток, а затем — к югу, вдоль западного берега реки Нара, до каких-то невысоких кирпичных строений, за которыми виднелась высокая черная железная труба заводского типа. В этом районе недалеко друг от друга имелось два моста через реку Нара — один деревянный, второй, южнее — металлический. Фашисты наседали. У нас же все запасы боеприпасов иссякли, ни гранат, ни патронов не осталось. Отбиваться стало нечем. При подходе к металлическому мосту я увидел, что противник с юго-запада простреливает его пулеметным огнем.

Попытки перейти реку по мосту заканчивались неудачно, сраженные пулями люди падали, еще не дойдя и до середины моста. Многие прыгали в воду, пытаясь переплыть реку. Одни были в полном боевом снаряжении, другие — раздевшись, с вещами и оружием в руках. Многие погибали… Я решил перебраться через реку, держась за металлические скобы, приваренные к мосту с обеих сторон. Мне удалось преодолеть три четверти длины моста. Достигнув противоположного берега, с высоты трех— четырех метров я спрыгнул на мокрый песок. На восточном берегу реки я собрал человек 10 бойцов. Вместе с другими, получив боеприпасы, мы заняли оборону на берегу. На следующий день к полудню разыскали остатки своего батальона.

Командир батальона капитан С. А. Латышев к этому времени был назначен начальником штаба полка, мне же командир полка майор Присяжнюк в присутствии Латышева приказал вступить в командование батальоном и показал по карте, где должны находиться прибывшие вчера на пополнение маршевые роты, которые уже занимали оборону вдоль опушки леса северо-восточнее дер. Атепцево и восточнее дер. Горчухино. Какой точно район обороны должен занять 1-й батальон, Присяжнюк не сказал, пообещав дополнительно уточнить это в ближайшее время. Взяв с собою несколько человек в качестве связных и сопровождающих, я отправился искать «свой батальон». Найти его оказалось не так- то просто. Во-первых, маршевые роты фактически размещались не на опушке леса северо-восточнее деревень Атепцево и Горчухино, а в глубине лесного массива, «седлая» одну из лесных просек не далее чем в двух километрах от штаба полка. Более того, все пополнение общей численностью около 250 человек во главе с двумя командирами рот и одним политруком расположилось на небольшом клочке земли и сладко спало, не организовав даже никакого непосредственного охранения. Безмятежно спал и командный состав. Такая беспечность людей и неграмотность командиров крайне ошеломили меня.

Я приказал срочно вызвать командиров и политруков рот, которые, как мне пояснили разбуженные бойцы, разместились обособленно и на значительном удалении от основной массы пополнения. Пока разыскивали и собирали командный состав, я на конкретных, наглядных примерах показал прибывшим бойцам их беспечность и неграмотность в военном деле, которые при определенных условиях могли бы стоить им жизни. Люди внимательно слушали, не возражали. С обидой брошенную кем-то реплику: «Что нам сказали, то мы делали», — я понял как упрек подчиненных своим командирам. Решил, что за допущенную беспечность нужно строго спросить со старшего командира маршевого пополнения. Им был лейтенант Гнатюк — командир одной из рот. Это была первая наша встреча и серьезный разговор с Гнатюком наедине, которые, думаю, надолго оставили след в его памяти.

Командиром другой маршевой роты был младший лейтенант Васин, артиллерист, бывший командир взвода 45-миллиметровых противотанковых пушек. Почему он попал в пехоту, не знаю, но был он среди прибывшего пополнения самым грамотным в военном отношении, дисциплинированным и исполнительным командиром. Это чувствовалось с первого с ним знакомства, и в последующем я все больше и больше стал ему доверять, опираться на него во всей своей работе.

Батальон был не укомплектован, комиссара батальона, заместителя командира, адъютанта батальона еще не было. Не было пулеметной роты, взвода связи, минометного взвода, хозяйственного взвода, медпункта, третьей стрелковой роты и даже писаря. Обо всем приходилось думать и беспокоиться самому. Было очень трудно. Опыта сколачивания и формирования батальона не было.

Начал с того, что произвел с новыми командирами рот небольшую рекогносцировку местности, в которой должны были занимать оборону маршевые роты. При выходе на опушку леса восточнее Горчухино и северо-восточнее Атепцево мы были обстреляны из пулеметов. Решили занимать оборону в лесу, вдоль опушки, на удалении 10 — 15 метров от открытой местности. Впередилежащая местность просматривалась хорошо и полностью простреливалась, а передний край нашей обороны хорошо маскировался и укрывался лесом. Командирам рот по карте были показаны выделяемые им районы обороны, и мы, не теряя времени, быстро возвратились в район расположения пополнения. Выстроив батальон на крохотной лесной полянке, я объявил предстоящую задачу, указал, где находится противник, разъяснил порядок выдвижения, перечислил меры охранения и маскировки, подчеркнул необходимость соблюдения постоянной боеготовности и немедленного начала земляных работ по оборудованию районов обороны подразделений батальона, после чего отдал приказ начать движение. И вот тут-то обнаружилось самое неприятное — полное незнание топографии лейтенантом Гнатюком и неумение его ориентироваться на местности. Вместо того чтобы выйти в указанный ему район, где мы уже были всего лишь несколько часов тому назад, Гнатюк опять скученно разместил роту в глубине леса, совершенно в другом месте, и приказал начать здесь земляные работы.

К тому времени как я подошел к работающим, некоторые из них уже отрыли окопы глубиной по колено. Часть окопов была вырыта в таких местах, откуда впередилежащая местность не просматривалась и не простреливалась далее чем на 10 — 15 метров. Сплошной лесной массив ограничивал кругозор и какое бы то ни было ведение ружейно-пулеметного огня. Стрелять можно было только в упор. Найдя лейтенанта Гнатюка, я указал ему на несерьезное отношение к делу и к своим подчиненным. Еле сдерживая себя, приказал ему прекратить работу, собрать роту и вести ее для занятия обороны в ранее указанном ему районе. Получив приказ о переходе в другой район, люди начали проявлять нервозность, высказывали сожаление о бесполезно затраченном труде, стали допускать пререкания. Я прекрасно понимал справедливое возмущение бойцов и младших командиров, но они основным виновником происходящего считали меня, потому что именно я вторично забраковал их работу.

Положение усугублялось еще и тем, что обещанная кухня с обедом явно запаздывала, а использовать «НЗ» сухого пайка я пока не разрешал. Так, «в натянутых отношениях», мы отправились к опушке леса, поближе к дер. Горчухино.

Правильно выйти и определить свой ротный район обороны самостоятельно Гнатюк все же не смог. Не смог он и правильно поставить задачи взводам. Пришлось активно вмешиваться во все и в ряде случаев подменять командира роты. Не было возможности опереться и на командиров взводов, так как это были «наскоро подготовленные» младшие командиры, которые сами нуждались в помощи, советах, рекомендациях и неослабном контроле. Зачастую район огневых позиций каждому взводу, пулемету, а порой и солдату приходилось показывать лично, предварительно «исследовав» местность.

Организовав земляные работы в роте Гнатюка и потребовав не прекращать их до полного окончания, я отправился в роту Васина. В роте Васина дела обстояли значительно лучше. Васин правильно вышел с ротой в указанный район, с учетом местности, уступом вправо, разместил свои взводы и обеспечил огневые позиции для пулеметов и большинства подразделений. Если в роте Гнатюка после смены района обороны солдаты только приступили к отрывке новых окопов, то в роте Васина они уже окопались почти по пояс. Окопы рылись широкие, просторные. Чувствовалось, что люди здесь работают на совесть. Во всем этом лишний раз просматривались серьезная деловитость и энергия младшего лейтенанта, правильные военные понятия, грамотность и прилежность молодого артиллериста. Именно с этого дня у меня с Васиным возникло взаимное уважение и доверие, завязалась хорошая фронтовая дружба. Я искренно поблагодарил Васина, крепко пожал ему руку и просил передать за хорошую работу мою благодарность всему личному составу роты. Порекомендовав продолжать земляные работы, отправился к месту оборудования командно-наблюдательного пункта.

Здесь работы шли тоже успешно. Не задерживаясь, я вновь пошел в роту Гнатюка. Как ни странно, но в подразделениях этой роты опять были допущены новые ошибки, которые снова пришлось устранять. К исходу вторых суток огневые позиции для пулеметов, стрелковые окопы полного профиля и даже два взводных блиндажа были отрыты, а на командно-наблюдательный пункт батальона уложен первый ряд наката из сосновых бревен.

Работы нами велись круглосуточно, все изрядно устали. Я, конечно, не мог и предположить, что этот рубеж для продвижения немцев на Москву окажется последним и что с этих рубежей начнется изгнание врага не только с территории Московской области, но и со всей территории нашей Родины. С утра третьего дня приступили к полному перекрытию всех огневых позиций, окопов и блиндажей трехслойным накатом и засыпке наката землей.

Накануне мы раздобыли несколько поперечных пил, топоров, саперных лопат, и дела пошли значительно быстрее. К исходу дня мы закончили настил перекрытий и дренажирование бруствера. В этот день над нашим новым районом обороны долго парил немецкий разведывательный самолет «Рама», вероятно, он засек наше присутствие и оборонительные работы.

Вечером пошел мелкий дождь, а ночью резко понизилась температура воздуха. К утру следующего дня свеженасыпанная и увлажненная дождем земля замерзла, обледенела, превратившись в прочный панцирь поверх наката. Еще до наступления полного рассвета предположение о том, что авиаразведка противника обнаружила наши оборонительные работы, полностью подтвердилось.
С раннего утра по переднему краю нашей обороны, по всей опушке и глубине леса немцы обрушили мощный минометно-артиллерийский огонь. Я очень опасался наступления немцев после окончания артподготовки, но, к нашему счастью, оно не состоялось. Ведь система нашего ружейно-пулеметного огня еще была не готова, взаимодействие огневых средств и огневых точек организовано не было.

Мощный минометно-артиллерийский обстрел нашей обороны продолжался сравнительно долго. Огромные деревья были выворочены с корнями, толстые стволы надломлены, искорежены или обуглены, а их вершины с живой и еще зеленой листвой беспомощно припадали к земле. Несмотря на мощность и продолжительность артиллерийского налета, среди личного состава не было ни одного убитого или раненого. Люди поверили в надежность своих укрытий, гордились ими. Я радовался вместе с ними, был доволен и счастлив, что сооруженные нами укрытия выдержали испытания.

С этого дня я начал «донимать» командира полка Присяжнюка просьбами обеспечить батальон станковыми пулеметами, ротными минометами, средствами связи, хозвзводом, медпунктом и всем недостающим, без чего боевая жизнь и деятельность батальона была весьма затруднена. В течение нескольких дней батальону были выделены два неполных пулеметных взвода, имевших на вооружении 7 американских станковых пулеметов на треногах, 12 ручных пулеметов для стрелковых рот, радиостанция «РБ» для связи с командиром полка, хозвзвод с кухней и отделение подвоза боеприпасов, а также около 40 — 50 человек пополнения для других подразделений.
В один из дней комплектования батальона, укрепления, совершенствования района обороны и расширения вглубь немцы вторично подвергли нашу оборону продолжительному и изнурительному минометно-артиллерийскому обстрелу, теперь уже с наступлением темноты. В течение часа вокруг все гудело, ревело, тряслось и валилось. Недавно оборудованный блиндаж для командного пункта батальона с радиостанцией «РБ» и пешими связными фашисты, видимо, запеленговали и стремились его уничтожить. Стоило только войти в связь с командиром полка, который часто интересовался обстановкой, и начать ему доклад о действиях противника и своих подразделений, как на блиндаж с небывалым остервенением обрушивался мощнейший шквал артиллерийского огня. Немцы не прекращали методический артиллерийский обстрел всю ночь, чередуя его с мощными кратковременными огневыми налетами. Пришлось срочно сменить командный пункт батальона, перенеся его глубже в лес, в сторожку лесника, обозначенную на топографической карте не на той просеке, на которой она фактически стояла, а на другой. Здесь было тише, просторней и удобней.

За время нахождения штаба и командного пункта батальона в этой избушке она ни разу не подвергалась ни артиллерийскому, ни минометному обстрелу. Вместе с тем лесной массив в районе другой просеки, где по карте значилась избушка лесника, был выжжен почти полностью. Батальон получал недостающее вооружение и снаряжение. Вместо револьверов командирам, офицерам были выданы пистолеты «ТТ», командирам было выдано полевое снаряжение и полушубки; валенки, шапки-ушанки и противогазы получил весь личный состав. Впервые после возвращения из Калининской области для нас была организована баня. Мы с наслаждением мылись в деревянных кадушках, установленных в большой брезентовой палатке, экономя не только горячую, но и холодную воду. Рядом, в санпропускнике, обрабатывалось наше старое, пропотевшее, грязное, а порой и завшивевшее обмундирование. Разве можно такое забыть?! Батальон преобразился, люди ожили, боевая жизнь налаживалась…

Однако много было еще и недостатков. Батальон не имел «локтевой» связи с соседями справа и слева. Не было телефонной связи с ротами, приказы доставляли туда посыльными. Командиры рот не имели даже чистой бумаги для представления письменных донесений. Правда, командиру батальона был выдан специальный блокнот-дневник типографского издания с отрывными листами: «Боевое донесение №… с грифом «Серия Г» в правом верхнем углу, обозначавшим персональность их вручения и срочность их доставки адресатам. Отсутствие технических средств связи в ротах вынуждало на первых порах компенсировать более частым посещением подразделений, личным общением с командирами и личным составом рот. Однако в этом случае возникала опасность потери управления батальоном в случае осложнения обстановки. Я уже знал подобные примеры, так в первых боях под Наро-Фоминском стоило только С. А. Латышеву уйти во время боя с командного пункта батальона в какую-либо роту и разослать штабных офицеров по другим подразделениям для «оказания помощи» и «личного вдохновения», как во всем батальоне и в большинстве его подразделений сначала возникали нерешенные вопросы и неразбериха, потом «самодеятельность» из-за незнания общей обстановки и происшедших изменений, а в завершение всего — полная потеря взаимодействия, управления, связи с командованием.

Учитывая это, я стал следить за собой, стремиться не покидать командный пункт батальона без приказа и особой на это надобности. Любой сигнал, команда, звонок, донесение, радиограмма и т. д., как правило, всегда заставали меня на месте, и по ним немедленно принимались соответствующие меры и решения. Присяжнюку и Латышеву никогда не приходилось долго ждать меня у трубки или не найти возможности срочно связаться в нужную им минуту. В штабе и в подразделениях батальона всегда было точно известно, где находится комбат-1. В один из спокойных вечеров Присяжнюк вызвал меня к телефону и приказал в течение суток подготовить любую роту для захвата дер. Елагино ночью под моим руководством.

Сообщая об этом, он старался подбодрить меня «свежими сведениями», полученными из разведотдела 33-й армии, из которых вытекало, что немцы якобы отвели свои основные силы в тыл, что дер. Елагино обороняется противником силою менее роты, а потому может быть захвачена без особых трудностей. Такой приказ меня очень взволновал. Это было ново и неожиданно. Я не был уверен в возможности успешного осуществления задуманной «операции», тем более в ночное время. Ни подчиненные, ни я — командир — не имели практики ведения ночного наступательного боя. Я знал, как трудно действовать в темноте даже маленькому подразделению— разведгруппе, а тут предстояло вести в бой целую роту. Но приказ есть приказ, я принял его к исполнению, однако высказал Присяжнюку свои сомнения в успехе. Выслушав меня, он сказал, что мои опасения разделяет, но все же потребовал готовить роту к ночному наступлению к вечеру следующего дня. Несмотря на то что рота Васина оборонялась от дер. Елагино несколько дальше, чем рота Гнатюка, я решил готовить к предстоящему бою роту Васина. На нее я возлагал надежд больше.

В этот же вечер я пришел к Васину, сообщил ему о приказе Присяжнюка и о своем решении. Правильно поняв друг друга, мы решили действовать и немедленно начать подготовку роты. Ночью мы попробовали тихо и бесшумно оставить передний край обороны и организовать ночную атаку ротой своего взводного блиндажа в лесу. Бойцы, да и мы с Васиным с большим трудом передвигались по лесу в кромешной темноте, теряли взаимосвязь и взаимодействие, «наступали» очень медленно, скученно, излишне шумели, демаскировали свои действия и, конечно, в настоящем бою могли стать хорошей мишенью для противника.

Учение показало сложность боевых действий в ночное время, особенно при наступлении. Были наглядно вскрыты наши ошибки и упущения, промахи и недостатки. Главное же заключалось в том, что мы получили непосредственную практику передачи сигналов, команд по взаимодействию и связи ночью посредством правильно организованной передачи команд по цепочке. Правда, эта бессонно проведенная нами ночь оказалась полезной только для нас самих, так как наступать на дер. Елагино ночью нам не пришлось. Я ждал, что не сегодня-завтра Присяжнюк потребует выполнить приказ, но этого не случилось.